«Камень» М. Майенбурга

Пристальное вглядывание в прошлое не часто становится объектом внимания экспериментальных постановок и сцен, для таких постановок предназначенных. Тем не менее, именно прошлое становится главным героем нового спектакля Филиппа Григорьяна «Камень». Вернее даже не прошлое, а те нити, что намертво привязывают его к настоящему. Правда, чтобы разобраться в памяти поколений, режиссеру — за неимением материала на родной почве — пришлось обращаться к драматургии немецкой.

Пьеса Мариуса Майенбурга — это очередное бескомпромиссное копание в нарывах своей истории. Режиссер же придает этому остросоциальному тексту более общее, почти экзистенциальное звучание. История одной семьи, прошедшей через «три Германии», оборачивается у него разговором о правде и лжи, а если точнее — о том, как отличить то, что мы помним, от того, что было на самом деле.

В семье (мать, бабушка, внучка), с которой знакомится зритель, очень хорошо помнят своего дедушку-героя, очень глупо погибшего в последний день войны от шальной пули, когда он радостно приветствовал вхождение советских войск в Берлин. А право на геройское звание дед получил за несколько лет до войны, когда помог бежать своему начальнику-еврею и его семье, в нужный момент выкупив у них дом и тем самым снабдив необходимыми деньгами. Камень, брошенный за это в окно нового дома деда и бабушки, стал с тех самых пор настоящим военным трофеем и бережно хранился на протяжении почти шестидесяти лет. Обо всем этом внучка-школьница и пишет сочинение в 1993 году, когда семья после вынужденного отъезда в Западную Германию наконец получила возможность вернуться в родной дом.

Собственно, именно дом выходит на первый план в постановке Филиппа Григорьяна. Дом, переживший не одну эпоху. Дом, «расщепленный» во времени на Малой сцене Театра Наций. Ведь по сценографическому замыслу режиссера этот дом, а вернее часть одной его комнаты (высокий шкаф и стол), становится основным, многократно повторенным элементом сценического пространства. Дом, маркированный пятью датами — 1935, 1945, 1953, 1978 и, наконец, 1993 годами.

Волей режиссера зритель оказывается на пересечении времен, словно получая сверхъестественную возможность одновременно окинуть взглядом все года и эпохи, в которые драматург поместил своих героев. Структура пьесы Майенбурга, основанная на бесконечных флешбэках, не сглаживается, 163 но приобретает дополнительный объем в этом симультанном пространстве Григорьяна. Каждая новая сцена, уже на уровне реплик связанная с предыдущей, прирастает все новыми и новыми смыслами. С каждой новой сценой по-новому начинает звучать и пространство.

Самая яркая метаморфоза происходит с атмосферой дома 1935 года. Тонкая и изящная обстановка, будто пригодная лишь для фортепианной музыки да для дам и господ в вечерних туалетах, к финалу оборачивается декорацией хоррора. Это происходит, когда утонченная Киса (хозяйка-еврейка) вдруг с огромным топором в руках начинает громить маленький синтезатор, вырвав его из рук внучки, с трепетом вслушивающейся в бабушкин рассказ о покупке этого дома.

Для героев сценического «Камня» вообще не существует временны́х преград, как не существует границ между разновременными домами. Здесь нет оград — лишь ярко-зеленая пластиковая трава газона да ровные гравиевые дорожки, соединяющие десятилетия. Здесь все — свидетели прошлого. Все причастны ему. Вот только прошлое, не единожды пересказанное и, казалось бы, затверженное наизусть, ускользает. Ускользает, но продолжает преследовать героев. И вот уже совсем старенькую бабушку, вернувшуюся в родной дом, не отпускают звуки воздушной тревоги, а юную внучку тянет убежать как можно дальше от этого уютного семейного гнезда.

И вот так, шаг за шагом блуждая этими тропами, проложенными во времени, самая младшая в семье наконец-то приближается к правде — той самой, от которой бежала ее бабушка. И картина заново нарисованного прошлого, в котором дед оказывается правоверным нацистом, покончившим с собой в день поражения Германии, а любимая (хоть и выжившая из ума) бабушка — жадной воровкой, возжелавшей красивый соседский дом и подговорившей мужа купить этот дом за бесценок, пользуясь безвыходным положением его владельцев. Более того, не были выплачены и эти копейки — куда проще показалось просто сдать «неправильных немцев» штурмовикам.

Эта живописная картина, собранная из осколков красивой легенды, затерявшихся в разных временах, давит на внучку. Девочка буквально сжимается в комок на распотрошенной, подобно прошлому, некогда восхитительной клумбе, и вдруг начинает кричать. Она кричит так, словно этим криком пытается выплеснуть себя из себя. Выбросить ту, что словно пуповиной привязана к этой неудобной исторической правде. Возможно, пройдет время, и внучка тоже, подобно бабушке, а затем и матери, будет творить новую правду о своих предках. Кто знает? На сцене же ее поглощает спасительная темнота.

Филипп Григорьян в своем спектакле занят собиранием разрозненных осколков. Подобно своей юной героине, глазами которой мы во многом и смотрим на эту историю (отсюда — намеренная, чуть ли не плакатная карикатурность в изображении Кириллом Вытоптовым деда-нациста и поэтично-декадентский образ Кисы (Марьяна Кирсанова) как символа уничтоженной эпохи), режиссер складывает свой собственный паззл. Картинку о прихотях нашей памяти, что наполнена странными, часто бессвязными воспоминаниями, которые вдруг оказываются самыми важными. И для этой картины ему необходимы яркие, почти не сочетающиеся краски — актеры, которых столь же трудно представить на одной сценической площадке, как и разные десятилетия, вдруг соединившиеся в одной точке.

Актриса Анатолия Васильева, актриса Юрия Погребничко, актриса многочисленных театральных проектов, актриса без профессионального образования и молодой режиссер в роли деда — все они существуют на подмостках каждый в своей эстетике, а все вместе создают очень зыбкую, почти неуловимую реальность. Существование на грани фарса, на тонкой грани между острой игрой и махровым штампом, мгновенные возрастные переходы от старухи в маразме к оборотистой молодой бабенке или от стильной современной женщины к запуганному ребенку — вот что демонстрируют зрителю Анна Галинова и Ольга Баландина. Актрисы, которым приходится «по живому» связывать годы, не отвлекаясь на такие «мелочи», как «глубокое вхождение в образ», виртуозно отыгрывают все временны́е сломы, порожденные фантазией драматурга и режиссера. Порой даже кажется, что игровая составляющая спектакля куда полнее, насыщеннее и интереснее философских самокопаний.

Однако к финалу, когда все волей режиссера застывает, когда каждый занимает свою нишу в истории и во времени (Киса в 1935-м, бабушка, по сути, там же, дед в 1945-м, мать в 1953-м, когда ребенком узнала 164 часть скрываемой тайны), а внучка навсегда остается на пересечении времен, не имея возможности выбраться из этого кольца, общая идея спектакля достигает своей кульминации. Постигнутая правда о прошлом рикошетом отдается в зрительный зал и увязает в собственном прошлом каждого из присутствующих, не давая разрядки и исключая из драматургического построения саму возможность развязки. Только кульминация, только высшая точка познания, а дальше… дальше — крик.